Написал только о тех мельницах, которые посещал, около которых рыбачил или купался. кому нужна статья с фотографиями - заявите в мою личку, написав в ней адрес вашей электронной почты.
Жужгесская и Кечгуртская мельницы.
Жужгесская мельница и Кечгуртская – очень похожи. Наверное их делал один мастер или бригада. Может даже умельцы из Мельниково. Левый берег был укреплен как на фото, шлюзовая часть была одинакова, видно как из генераторной отходят провода к трансформаторной будке. Напряжение было 127 вольт. У всех мельниц одинаковое. Даже помню предохранители для всех советских электроприборов в то время были на 127 вольт, а потом, когда стали вводить в строй мощные гидроэлектростанции ( у нас ввели в строй Воткинскую ГЭС), предохранители стали выпускать универсальные – в одном положении на 127в, повернешь - 220в (так помню). Фотографию Жужгесской мельницы делал папа и подписал, что последний из шагающих мужчин – мельник Злобин.
Кечгуртская мельница даже расположена как Жужгесская, только проехав через мост попадаешь не в лес, а на просторы заливных лугов, царство кечгуртского пастуха – дядюшки Легора, где вольготно пасуться коровы и бесчисленное множества гусей. Если ехать или идти, преодолев мост прямо – упираешься в Чабак кож (сорожий поворот), если пойдешь вверх по берегу, упрешься в Кылем Нилги (Нылгинская старица)
Место перед мельницей называли Вуко азь, а за – Вуко бер. Даже когда рыбачили или купались уточняли – где это: вуко азьын или вуко берын (перед мельницей или за ней). Места для купания и рыбалки были отличные. Перед мостом, метрах в пятнадцати от него, были забиты в два ряда сваи, связанные между собой бревенчатыми поперечинами и укрепленные железными скобами (в Жужгесе укрепленных в ряд столбов не было, вспоминают старожилы, только одиночные). Эта мощная конструкция из свай спасала весной шлюз и саму мельницу от льдин. Левый берег перед мостом усилен стенкой из бревен. Как в Жужгесе, так и в Кечгурте мельницы была поставлены метрах в ста от резкого поворота и весь берег и сам поворот были усилены бревнами, засыпанными глиняной подсыпкой. Слани – это настил над шлюзом, как правило, в шестидесятые годы 20 века он представлял собой бревенчатый мост, перекинутый на другой берег пруда. Сам шлюз представляла собой огромное корыто, одна стена которого была сама мельница, а другая – противоположный берег, обшитый брёвнами - ряж. Был тут и сливной пол из тёсаных полубрёвен. Под полом были уложены в ряд, перпендикулярно течению, в несколько слоев жерди, пихтовые или еловые. Воду держали прочные дощатые щиты. Назначение шлюза – регулирование и аварийный сброс воды при чрезмерном подъёме её в пруду, осушение его при ремонте мельницы, можно было регулировать уровень пруда, а значит и напор воды, попадающей на колесо. Летом здесь всегда шумел водопад, вода падала на пол и разливалась тонким слоем по нему, превращаясь в стремительный поток, сливаясь в огромный омут, образовавшийся ниже мельницы. В омуте было много всякой рыбы, говорят, что в глубокой яме омута даже водились сомы, но ни разу их не видел, а налимы были. Любил рыбачить и выше и ниже мельницы. А еще мы очень любили мост – можно было рыбачить как с моста, так и под ним - с пола шлюза. Рыба клевала всегда. Еще вода кипела там, где работало водяное колесо – за стеной, где оно вращалось, стоял постоянный шум, а темная, в пене, вода образовывала еще один – страшный омуток, в котором, как говорил мельник дядя Тимофей, водились русалки и другая нечистая сила. В этом омутке я никогда не купался. Страшное и жуткое было место. Рыбачить там рыбачил, но боясь чего-то и остерегаясь. На фоне гула за стеной, над омутком стояла какая-то особая, вызывающая оторопь и страх, тишина. Казалось - кто-то смотрит за тобой из глубины внимательно и пристально недобрыми глазами. Да уж, полезешь туда купаться. НИ ЗА ЧТО! Однажды рыбачил там и вдруг громкий всплеск, поплавок заплясал на волнах, во все стороны брызнула рыбья мелочь и – тишина, сопровождаемая далеким гулом мельничного колеса. Я в испуге вытащил снасть. Вновь – сильнейший удар огромного рыбьего хвоста (с три мои ладошки) по воде, ринувшиеся во все стороны мальки. Как взобрался, испугавшись, на кручу, не помню, помню только, как нажаловался мельнику, отдыхающему неподалеку, что кто-то плещется сильно и пугает рыбешек. Дядя Тимофей (на фото) сказал
- разберемся, - вынес из здания мельницы здоровенный сак (намет), связанный из черных и белых ниток (так помню, функциональный и красивый был, видимо, недавно связан), на очень длинном шесте и спустился по круче к омуту.
- Кто тут детей пугает? Сейчас увидим, - взял сак наперевес и спустил его на, расходящиеся по воде от мощного удара, круги.
Первый же заброс оказался удачным – огромная, с меня длиной, щука оказалась в плену. Дядя Тимофей радостно закричал: «Вот какие русалки у нас в речке водятся!» и понес добычу домой. Всего-то метров пятьдесят идти. А я там рыбачить уже не сумел: рыбья мелочь совершенно не замечала ни моих червяков, ни хлеба, и оттуда ушел, вспоминая огромную рыбину, наводившую страх на обитателей омута. Семенова Галина Лаврентьевна - внучка дядюшки Тимофея вспоминает и подтверждает, что старый мельник, переживая за малышню, пугал детей тем, что в омуте под мельницей водятся русалки и водяной и не надо там шуметь и беспокоить их, а лучше – вообще в тех местах не появляться.
В наших мельницах, как правило, уровень воды невысок, и пользуются «нижним» приводом. Мельницы подливные, вода в них бьёт в колесо снизу. Строили без всяких чертежей (предполагаю), из головы…. Мельница представляла собой амбар, разделённый на «сухую» и «мокрую» половины. Ставили её так, что сухая стояла на берегу, а мокрая перекрывала частично створ плотины. Водяное колесо «прятали» в амбар, чтобы оттянуть время промерзания мельницы, и нередко молола она до поздней осени, а свет давала круглый год. Запруда представляла собой самую затратную часть плотины: с помощью лошадей возили грунт, укладывали валом поперёк русла, укрепляли кольями, плетнём, камнями и обкладывали дерном. Пласты дерна нарезали конным плугом и возили на телегах. Речку в это время отводили в соседнее русло. Место на речке, выбирали чтобы и не далеко было, и на виду стояла, а еще – почти сразу за излучиной, наверное, чтобы весной лед упирался в излучину. Мельницы носили имена хозяев, и это очень ценилось. Особо ценился мелкий помол, но для этого нужны были хорошие жернова. В советское время мельницы были отобраны у хозяев, мололи на колхозы, а потом на них стали устанавливать генераторы и в деревнях появились «лампочки Ильича».
Кечгуртская мельница была в два постава – два рабочих колеса (так предполагаю), и, соответственно, две пары жерновов. Преимущества такой мельницы очевидны: могли одновременно молоть зерно двух разных хозяев или две разные культуры, или на одной паре очищали ячмень или овес от мякины, а на другой мололи очищенное зерно, да и производительность мельницы удваивалась. Верхний жернов назывался бегуном, а нижний – лежаком или мертвяком. Бегун висел над нижним жерновом на веретене – вертикальной оси, проходящей через круглое отверстие в лежаке, называемое очком, и соединялся с ним штырём – порхлицей, для чего в нижней части бегуна была выдолблена прорезь. Чтобы зерно не просыпалось сквозь нижнее очко, туда вставляли паклю, пропитанную смолой. Веретено опиралось на пятку, и с помощью особого рычага его можно было двигать вверх-вниз, обеспечивая необходимый зазор между жерновами. Если зазор мал, муку можно было прижечь, а если большой, помол был грубым. Если мололи на крупу, жернов поднимали еще выше, зерно кололось пополам.
Мельник вел контроль качества помола: пробовал муку на вкус, растирал пальцами и иногда менял настройки. Все мельницы давали муку одного вида – обойную. Обойная – мука из полностью растёртых жерновами зёрен пшеницы или ржи. Она сохраняла все полезные качества продукта, необходимые для здорового питания человека. После помола её необходимо было просеивать на сите, отделяя отруби и крупные части зёрен. Но качество обойной муки зависело от сорта и качества зерна. Некачественные жернова тоже портили муку – кому понравится неприятный скрип песка на зубах? Но обойная мука, проигрывая муке высшего сорта по клейковине, выигрывала по содержанию белка, жиров и минералов.
На обращенных друг к другу поверхностях жерновов имелись насечки - лучи, острые кромки которых разрушали зерно, и периодически их надо было обновлять. Это была кропотливая работа: веревочными схватками цепляли жернов и при помощи укосины, как краном, поднимали жёрнов, переворачивали его и зубилом или специальным молотком обновляли насечки. Называлась эта операция «ковать жернова», ковали и лежак.
Над жёрновом на деревянной раме стоял короб с наклонными стенками, в который засыпали зерно. Через узкую деревянную воронку оно поступало в очко бегуна и оказывалось между жерновами, перетиралось и под действием центробежных сил вылетало наружу, попадая в ящик, из которого ссыпалось по мукопроводу (летку) вниз, в мучной ларь. Чтобы зерно не застревало в узкой воронке, на верёвочке рядом с ней «болталась» клюшка – деревянная палочка, которую жёрнов, вращаясь, подбрасывал и она, ударяясь в стенку воронки, стряхивала зерно.
В этом помещении был расположен генератор. Ток в деревню подавался часов в 6 утра, а прекращался ы 12 ночи после предварительного короткого гудка.
На этом фото остатки кечгуртской мельницы – только подгнившие и поросшие мхом сваи. До сих пор называют вукобером (место за мельницей)
Помню несколько случаев, связанных со мной, кечгуртской мельницей и дядей Тимофеем.
Праздник.
Для мельника и кечгуртцев настоящий праздник, когда укрепляли левый, крутой берег - обновляли плетенку и бревенчатую стенку, засыпали глиной и трамбовали промежуток, образовавшийся между плетенкой и стеной или берегом, делали запруду, лошадями привозя грунт. Выше ее образуется пруд, а ниже - вода стремительно уходит и речка на глазах мелеет. В это время очень интересно рыбачить как внизу, так и выше запруды. Но далеко за убывающей водой дальше Чабак кожа (Сорожий поворот) я не уходил: наверху интересней события происходили. У мельника огород затопило, и грядки в воде оказались. Быстро поднявшая вода образовала отличный пруд, в котором было хорошо купаться – особенно около старой кузницы (вуж кебид дорын). Там левый берег был очень крутой и было удобно нырять, а правый – затапливало до самой кузницы и получалось сильно прогреваемое мелководье, где резвилась рыба и здорово клевало.
Папина добыча.
Рыбачил около свай, стоявших в два ряда перед мельницей. Вдруг появляется откуда-то папа (из Нылги конечно приехал) с мешком за плечами и устремляется в мельницу. Я за ним. Интересно то как! Оказывается, папа привез ячмень и договаривался с мельником пустить зерно на крупу. В нылгинской милиции готовились к сенокосу. Почему то не помню ничего из того, что там потом происходило, неужели попросили меня оттуда? Но ведь ячмень надо было очистить от шелухи, одна пара жерновов была на это настроена, а потом получившееся зерно разбить на части и получить крупу, другая пара жерновов для этого приспособлена. Если неправильно эти жернова настроить и расстояние между ними маленьким сделать – можно муку получить, а то и прижечь ее. В общем: крупу мужчины получили. Папа был очень доволен и сказал, что из ячменя получилась очень крупная дробленка, и что каша из нее получится замечательная.
Телевизор.
В доме мельника появился один из первых в деревне ТЕЛЕВИЗОР. Не помню точно – в конце пятидесятых или начале шестидесятых, но Воткинской ГЭС еще не было. Это было ЧТО-ТО. Мы собирались в доме дяди Тимофея посмотреть на чудо из чудес. Наверное, мешали им сильно. Обычно хозяева уже спали, а мы, вповалку сидя и лежа на полу, смотрели до упора все что показывали, и уходили только, когда проснувшийся хозяин выходил на мельницу выключать свет. Обычно по домам расходились уже в сплошной темноте. Вскоре приобрел телевизор дядя Илья Акбаев. Тут уж пол–деревни приходило по вечерам к нам и хозяева ложились спать, не дожидаясь когда телепрограммы закончатся. А народ смотрел сидя на полу или лежа и балдел (так помню). Постепенно телевизоры стали приобретать все и стало гораздо спокойнее. Даже не всегда телевизор по вечерам включали: не до него было.